С этой минуты началась новая жизнь Натальи Медведевой. Она моталась по всей стране. Делала отличные фоторепортажи, упиваясь этим счастливым ощущением, делать то, что тебе нравится, то, что у тебя получается. Фоторепортажи с чеченской войны сделали ей имя. Она ничего не боялась. Хотела только снимать. Снимать правду.
И тут в ее жизни заблестел «Огонек». Журнал с этим милым названием давно уже стал символом России. В кинофильме «Зигзаг удачи» незабвенный Евгений Леонов произносил с придыханием: «Хочу работать в «Огоньке», хочу быть Бальтерманцем».
Дмитрий Николаевич Бальтерманц – классик советского фотоискусства, фотокорреспондент «Огонька», автор знаменитых снимков «Знамя Победы над Рейхстагом», «Парад Победы». А еще раньше фотокорреспондентом «Огонька» был Ильф Илья Арнольдович. Потом Николай Ананьев, Михаил Трахман… Да если перечислять всех талантливых людей, кто работал в «Огоньке», то не хватит десятка страниц. В редакцию этого журнала случайные люди не попадали. Его Величество Талант был самым главным пропуском для устройства на работу.
Молодого фотокорреспондента Наталью Медведеву приняли в штат. И об этом времени она вспоминает с особой теплотой. «Такие чудные были рядом люди, как бы ни банально это звучало, мы были как одна большая, дружная семья».
А потом был взят еще один барьер. Наталья поступила во ВГИК. Прекрасное время! Творческие споры, мудрые наставники, новые молодые друзья. Ее фотоработы становятся еще интереснее и выразительнее. Каждая из них, как емкая метафора времени.
Для переезда в США у каждого из нас своя личная причина.
Да, Наталья сейчас живет здесь, на знойном майамском берегу.
Она обживается в своей новой квартире. Хозяйка она замечательная. Ловко печет пышные блины, варит необыкновенное варенье из тыквы, которое похоже на золотой мед. Ее сын Алеша ходит в школу и мечтает на Новый год получить в подарок от Деда Мороза ни мало, ни много – вертолет. А его мама опять мечтает приобрести новую камеру. «Кто-то» или не кто-то умыкнул всю ее аппаратуру. Но талант-то не украдешь!
Ее простенький фотоаппарат «мыльница» всегда при ней. Потому как фотография – это ее страсть до последнего вздоха. И мы еще увидим пойманные ее внимательным взглядом неповторимые мгновения жизни. Ее новой американской жизни.
Все профессиональные фотографы знают, что есть точки съемки – верхняя, нижняя, с уровня глаза. А я бы, рассказывая о творчестве Натальи Медведевой, уточнила, что все ее съемки « с уровня сердца». Потому как все снимки полны настроения, мыслей и любви.
Фотограф она от Бога. И мы сегодня очень гордимся, что Наташа в нашей редакции. Мы знаем, что всем нашим фоторепортажам будут завидовать другие издания.
Татьяна Демакова, главный редактор
“BRIG-USA”
Наталия родилась в Подмосковном Серпухове, но еще ребенком вместе с родителями переехала в Чехов. Там семейство и обосновалось. Наталия происходит из интеллигентной семьи. Ее мама всю жизнь работала учительницей немецкого языка, а папа — инженером.
В одном из своих интервью она признается, что мечтой мамы была сцена. Однако нельзя сказать, что она хотела воплотить ее через Наташу. Мама на нее никогда не давила, однако образовывала в этом направлении, постепенно заражая любовью к сценическому искусству.
Совсем не театральный
Подростком Наталия увлекалась театром и кино, брала уроки танцев и пения, однако не забывала и о школьной программе. Девочка почти по всем предметам успевала на «отлично», а окончила школу с серебряной медалью.
Уже влюбленная в актерство, она собралась в театральный. Но даже мама, не воплотившая свою мечту связать жить со сценой, стала ее отговаривать. Блестящий аттестат мог дать совершенно другие перспективы. А профессия артиста ненадежная.
В итоге Наташа выбрала «серьезный» вуз и стала учиться в Государственном торгово-экономическом университете, выбрав направление, связанное с ресторанным и гостиничным бизнесом. Но эта отрасль не интересовала ее так сильно, как КВН.
Мы начинаем КВН
Почти сразу после попадания в клуб, Наташа стала резидентом команды «Мегаполис». Однако хрупкая внешность милой девчушки плохо вязалась с острым комедийным жанром. Первое время девушке больше поручали заниматься реквизитом, чем шутками.
Проявить себя удалось лишь спустя пару лет. Наташа попала в команду, которую позднее назовут одной из самых непосредственных и сильных команд страны — в «Федор Двинятин». Интересно, что артистка участвовала в команде с момента ее появления и прошла вместе с другими участниками из «ФД» все этапы становления.
Неожиданный муж
Вместе с ней в команде был задействован еще один знаменитый комик — Александр Гудков. О романе Медведевой и Гудкова с самой их работы в КВН до тех времен, когда Наталия попала в «Comedy Women» судачили все поклонники. Они ни разу не выходили с заявлениями об обратном. Слухи развеялись, когда стало известно, что девушка готовится к свадьбе.
Вопреки ожиданиям общественности, в костюме жениха в ЗАГС пришел другой комик и резидент КВН Александр Коптель. Он стал законным супругом Натальи в 2012-м, а два года спустя, в 2014-м Медеведева сделала еще один судьбоносный шаг: ушла из знаменитого на всю страну женского комедийного проекта.
В другую жизнь
Это решение она называет своевременным, но также бесконечно благодарит команду «Comedy Women» и ее продюсеров за такой огромный опыт. Экспериментальный проект стал для Медведевой огромной и актерской, и сценарной школой. Ей приходилось выискивать в закоулках своего таланта новые идеи и образы, идти в свои страхи и побеждать их, набираться такой уверенности, с которой теперь не страшна ни одна роль, ни один эксперимент.
Уже на следующий год Наташа начала новую главу своей жизни.
У супругов появился сын Илья. После недолгого декрета Наталья стала развиваться в новых амплуа. Она приняла участие в нескольких театральных постановках и кинофильмах, попробовала себя в качестве телеведущей и ведущей шоу.
Две Наташи
Новые проекты, изучение себя с тех сторон, которые еще никогда не показывались зрителю, продлились до 2018-го, когда Наталия Медведева снова ушла в декрет. До второй беременности она успела сняться в клипе с Наташей Королевой.
Все поклонники и СМИ не устают сравнивать артисток и приписывать им родство. Сами Наташи также знают о сходстве их внешности и немного используют это в творчестве. Вокальные данные Медведевой, в юности занимавшейся пением, приятно удивили музыкальный мир.
Второй сын
Во вторую беременность звезды поклонники долго отказывались верить. Сама она личную жизнь тщательно скрывает, несмотря на активность в соцсетях, а публичные поздравления друзей со второй беременностью никак не комментировала. Кто-то даже предполагал, что артистку поздравляют с новым проектом, метафорично называя его беременностью и рождением.
Однако в 2018-м стало известно, что у Наталии действительно появился второй сын. Все семейство сейчас живет за городом. Слухи о двух детях подтвердились, когда в своем инстаграме в 2019-м году звезда, уже вошедшая в рабочий ритм, призналась, что «прозевала» вирус у обоих детей.
«Сначала один подхватил, следом второй», — признавалась артистка.
Вирус, к счастью, оказался самой обычной простудой. Малыши скоро выздоровели и отпустили маму на работу. Напомним, что в уходящем году Наталию Медведеву можно было увидеть в шоу «Последний герой», где команда артистов противостояла команде экстрасенсов.
Не припомню случая, чтобы о журналисте, о фоторепортере при его жизни написали книгу. В журналистике, как впрочем и в любой другой профессии, много фамилий, но мало имен. И, как правило, за каждым из таких имен уникальная судьба. В Москве недавно состоялась презентация книги Марины Ахмедовой о фотожурналисте Наташе Медведевой. В течение семи лет Наташа множество раз ездила в Чечню, попадала в самые что ни есть драматические и трагические ситуации, была добровольным заложником в Буденновске, готовой, чтобы ее обменяли на других заложников, тех, которых захватили террористы. Она была тяжело ранена, прошла через все круги мыслимого и немыслимого журналистского ада. Книга о Наташе в Москве разошлась буквально мгновенно. Я эту книгу читал, но не в бумажном варианте, а в электронном. Наташа мне ее прислала по электронной почте. Кстати, она сама тоже пока эту книгу не держала в руках. Книга пока до нее не дошла. Наташа сейчас живет и работает во Флориде. Она мне прислала по электронной почте некоторые свои фотографии.
Наташа, когда смотришь на ваши фотографии, то страшно становится. Сколько про войну написано и сказано, но одно дело читать, а совсем иное - видеть, ощутить весь ужас войны Я ваши фотографии отсылал с вашего разрешения своим знакомым, людям далеко не робким, и все говорили, что это производит... даже слова не подберешь, они были в шоке. А вам самой не страшно было? Мы видим все это через вас, а вы ведь видели это в реальности.
Мне тоже страшно смотреть на свои фотографии. На самом деле в жизни я боюсь многого. Я боюсь высоты и глубины, мышей, тараканов, боюсь неизвестности и вообще, наверное, - самый трусливый человек в мире. Но когда я работаю, когда я с фотоаппаратом, я могу фотографировать. Я очень боюсь крови, я могу потерять сознание, когда вижу, как кому-то делают уколы. Но фотографировала, когда видела убитых, и эксгумацию трупов снимала. Выворачивало все внутренности. Страшно, но когда ты на работе с фотоаппаратом, все мои чувства как бы временно атрофируются. Потом, когда я заканчиваю съемку, я начинаю опять всего бояться.
Фауст говорил, вернее, Гете говорил - остановись, мгновение. Вы, фотожурналисты, останавливаете эти мгновения. По этому поводу давно уже идет спор - насколько свободен в своих действиях фотожурналист. В свое время были дискуссии, связанные с одним итальянским фоторепортером, который снимал сцены расстрела. Можно ли показывать жизнь такой, какой она есть? Жизнь бывает такой немыслимо жестокой, что не является ли отражение этой жестокости чрезмерным, превосходящим границы человеческого восприятия? Вы запечатлеваете жуткую правду жизни, от которой в буквальном смысле этого слова мороз по коже...
Все, что есть в жизни, должно становиться достоянием всех. Есть документальные съемки. И это должно быть сделано грамотно, профессионально, это должно отражать то, что происходит в действительности. Потому что это существует, потому что это правда, потому что это должны видеть люди, чтобы этого больше не было. Не должно быть никаких секретов. Иногда я такое видела, что кричать хотелось. При этом я не имею в виду что-то интимное, касающееся сугубо личной жизни людей. Спасибо знаменитому итальянскому режиссеру Федерико Феллини, который в одном из своих фильмов создал образ, который стал нарицательным - папарацци. Сейчас часто обвиняют фотожурналистов, вешают на них ярлык папарацци, людей, которые тайное и личное хотят сделать развлечением для всех. Есть люди, работающие в светской хронике. Снимать звезд - это тоже работа, и для глянцевого журнала, и для каких-то сплетен нужны иллюстрации. Мне тоже иногда приходилось, но мне это не нравится. Есть немало моих коллег, которые снимают то, что связано с болью и бедой. Они не папарацци. Я не папарацци. И все эти споры - что можно, что нельзя снимать, все эти споры разбиваются при столкновении с реальной жизнью.
Как вы пришли в фотожурналистику?
Это была моя детская мечта - стать фотографом. Фотографией я занималась с детства, мы с папой сидели в коммунальной квартире на кухне и печатали разные семейные фотографии. У меня много разных хобби, например, я люблю вышивать, но вот это хобби - фотография, стала моей профессией.
До 1995 года, когда вы впервые оказались в Чечне, вы попадали в такие экстремальные ситуации, вам приходилось буквально рисковать жизнью, как говорится, ради нескольких строчек в газете, вернее, ради какого-то уникального кадра?
Нет, все было более или менее спокойно. Все началось в январе 1995 года. За полгода до этого осуществилась моя мечта - меня взяли на работу в "Независимую газету". Я благодарна очень Борису Матвеевичу Кауфману. Меня не брали нигде, потому что говорили, что женщины-фоторепортера в России не будет, потому что это тяжелая и чисто мужская работа. Я говорила, теперь будет женская работа, я исправлю эту ситуацию. Я принесла Борису Матвеевичу свои работы, он мне - задание. Это были съемки концертов, съемки в зоопарке. Все это понравилось, и меня взяли. В газете у меня была обычная работа фоторепортера. А потом Борис Матвеевич сказал, что надо было в Чечню ехать, но журналист пишущий отказался взять с собой женщину. И не раз мне отказывали, не женское, мол, это дело. В конце концов, в январе 1995 года я с Казанского вокзала поехала в поезде с родителями солдат, которые пропали или находились в плену в Чечне. Из Комитета солдатских матерей принесли текст записки, что в случае гибели никто ответственности не несет. Если бы со мной что случилось, никакого тыла за мной не было, все под собственную ответственность.
Вы знали об опасности, которой подвергались. Здесь все интересно, даже такой бытовой штрих - как вы были одеты?
Я подписала бумагу о том, что сама буду ответственна за все, что может со мной случиться. До этого я пошла к своей подруге. Она была замужем за чеченцем. Хорошая очень семья. И я у него спросила - в чем у вас там ходят? А то о парандже некоторые говорят. Он мне - ты что, с ума сошла. Обычные джинсы, куртка, кроссовки. Так я и поехала. Я снимала встречи матерей и пленных солдат. И мне сказали - приезжай к нам еще. Где-то в апреле 1995 года ко мне подошел начальник контрразведки Абу Мовсаев и говорит - а чего ты к нам ездишь? А я отвечаю - так вы же меня приглашаете. Он смеется - покажи мне этого негодяя, который тебя приглашает, я его пристрелю. В январе 1995-го - я была два дня. В феврале - была две недели. Потом поехала на полтора месяца. Разные были по продолжительности поездки, разные были ситуации.
Я читал не только книгу о вас, но и материалы разные, тексты радиопередач. В одной из них говорилось: "Ее опекал Шамиль Басаев, ей позировал Джохар Дудаев, ее избивал Юрий Буданов". Что значит - опекал, как и почему это делал Басаев, один из самых опасных и безжалостных террористов?
Я с ним познакомилась в январе 1995 года. Я в Шали была, а у него отряд как раз в Шали и был. Я приехала, мне говорят - вот снимай этого человека. Это Масхадов был. Потом я его много снимала. И Басаева. В разной обстановке. Сначала я снимала Масхадова. И все время какой-то парень в кадр лезет. Думаю, чего он мне мешает, я ведь главного здесь снимаю, а это неизвестно кто. Я ему говорю - парень, ты отойди, не мешай. А мне подсказывают, это наш командир Шамиль Басаев. А он мне говорит - и меня снимай. Я и снимала. Я боялась, знала, эти люди террористы, они убивают. И старалась вести себя очень аккуратно, чтобы никаких резких движений, никаких лишних вопросов, которые могут восприниматься как вызов.
А почему эти опаснейшие террористы вам доверяли, почему они позволяли себя фотографировать? Может, они хотели, чтобы вы стали как бы независимым их фотолетописцем, объективно отражающим события?
Не знаю, не думаю так. Какой там летописец. Я старалась поменьше информации получать, ничего не спрашивать, только фотографировала. Я упоминала Абу Мовсаева. Он мне однажды сказал, мол, и убить тебя нельзя, и мешаешь ты нам, все вынюхиваешь, снимаешь. Я все допытывалась, превращая в шутку - а почему нельзя? Он смеется, не скажу. Потом мне сказали - помнишь, мы тебя возили к гадалке, потом еще к местному экстрасенсу. И они все хором этим боевикам объяснили, что если вы эту девочку обидите, то Аллах вас накажет, обижать ее большой грех и будет несчастье. На войне иногда что-то мистическое происходит. Я как это узнала про гадалку, как-то понаглее стала, увереннее себя почувствовала. Это не значит, что повода для беспокойства не было.
А они не думали, что вы русская шпионка, которая под видом фотожурналиста старается выпытать какие-то секреты?
Сто раз на день такое возникало. Меня три раза на расстрел водили. Первый раз я вообще даже не поняла. Этот парень мне потом сказал, что мы тебя расстреливать водили, а потом пожалели тебя. Второй раз я поняла, что может произойти. А третий раз выстрелили в воздух. Я пошла к Басаеву и сказала ему, что меня в третий раз собирались расстреливать и постоянно мне говорят, что я из ФСБ. Но я не из ФСБ, а меня все этим достают. Он мне говорит - ладно, кто тебя обидит, сразу жалуйся мне. После этого меня перестали водить расстреливать и поменьше мне стали говорить, что я из ФСБ.
Я не лезла ни в какие дебаты, споры. Я понимала, что каждое лишнее слово может обернуться бедой. Я человек не пишущий. Мое дело было сделать фотографию и уехать живой. Если заходил разговор, то старалась его не обострять. Слово "террорист" при них не упоминала. А они сами это слово употребляли. Однажды была в Турции, приехала загорелая, рассказывала, как в Турции хорошо отдыхать. А Басаев мне говорит, что он никуда поехать не может, он ведь террорист. Как-то Басаев спросил, а сколько тебе платят? Я отвечаю, что в некоторых газетах за снимок платят доллар, в некоторых два, а бывает и 15. Он говорит, что же так мало платят за меня? Я позвоню, разберусь. Я говорю, не надо. Я не лезла с разговорами, потому что начинаешь говорить и в ответ получаешь что-то неожиданное. Я старалась темы все сглаживать. Я тогда многие политические вопросы не понимала, это ведь было много лет назад, я фотограф, я старалась сделать снимок и донести его до редакции. Правда, иногда я и интервью брала. С Джохаром Дудаевым, например.
Как вы выходили на этих людей. Они ведь скрывались не только от соответствующих органов, но и от журналистов, в том числе, и от зарубежных, для которых доступ к ним тоже был весьма затруднен.
Я не выходила. Все было очень непросто. Я сидела и подолгу ждала. И мне устраивали эти встречи, потому что я была и в первую, и во вторую войну в Чечне, и меня там знали. Я работала и для зарубежных изданий, где, кстати, оплата была совсем другая. Для Дудаева я взяла 20 вопросов от одного французского журнала. Масхадов предварительно поинтересовался, какие вопросы. И потом мне сказали, что за все эти вопросы, которые я хотела задать, за все, кроме одного, меня можно было бы расстрелять на месте. Там были такие вопросы - где вы живете, как вы осуществляете свою безопасность и так далее. Ну, я говорю, отвечайте, на что хотите. На все 19 можете не отвечать, а на один тогда ответьте. По поводу выборов в Чечне. Долго пришлось ждать это интервью. За каждым интервью, за каждой фотографией своя история.
Чтобы представить, насколько неожиданной могла быть ситуация, насколько непредсказуемы были эти люди, достаточно привести один эпизод из книги. Это когда вы, для того, чтобы снимок получился лучше, попытались его поставить ближе к свету, а он вам сказал, что вы не имеете права до него дотрагиваться, и если это еще раз повторится, то он вас убьет. Басаев все больше становился религиозным фанатиком. Мне запомнилось написанное много лет назад, еще при жизни Басаева, моим добрым знакомым московским журналистом Александром Минкиным. Он встречался с Басаевым и сказал, что Басаев человек умный, поэтому его надо убить, потому что он очень опасен.
Россия его вырастила и сделала террористом. Он мне рассказывал, что он хотел стать журналистом. Поступал в Москве в МГУ на журфак. Не поступил. Началась война в Абхазии. Он пошел воевать на стороне России против Грузии, там началось его боевое крещение. Он там женился. Потом началась Чечня. Союз развален, страна в хаотическом состоянии. Как-то я гуляла в парке, и подружка мне начала рассказывать, что за болезнь рак. Я ей говорю, ты ведь не про рак, а про политику рассказываешь. Все думали, что Чечня это прыщ, а оказалось, что это раковая опухоль. Мы лейкоциты пошлем туда, солдат, и напугаем. А получилось то, что болезнь все больше развивалась. Человек, который начинает убивать, он уже не может остановиться, он не может строить, изобретать, что-то делать, приносить пользу людям. Он превращается в монстра. Басаев был человеком конкретным, страшным в своих фантазиях и в своих делах. У него были лидерские качества, и он вступил в борьбу с Масхадовым за главенство. Масхадов был более тихий, спокойный, я бы сказала, был более мягким. После первой войны, перемирия, Басаеву дали возможность набраться сил, и он стал изобретать новое. Он не хотел ничего строить, он хотел убивать и дальше. Дальше мы получили взрыв домов, и он пошел на Дагестан. Это же вообще абсурд, пойти на соседей. На Кавказе прежде чем купить дом, сначала выясняют, что там за соседи, а потом берут дом. Если у тебя свадьба, то соседи женят, а родственники отдыхают. Если у тебя похороны, то соседи готовят стол и все готовят. Сосед - это самый близкий человек, который тебе поможет, потому что родственники в этот момент могут быть далеко... Когда закончилась первая война, то скоро началась вторая - во многом благодаря Басаеву и Хаттабу. Басаев пошел в ваххабиты и стал фанатом. Если человек хочет убивать, он может это делать ради религии, ради кровной мести - придумать здесь можно все что угодно. Это уже страшный человек. Он стал накапливать силы, и то, что он говорил - он делал, не имея к людям никакой жалости. Это была страшная война.
В одном интервью вы говорили, что война это бизнес. Что вы имели в виду?
Это деньги, огромные деньги. Это когда, например, уходят огромные суммы на восстановление домов. Упала бомба и разрушила дом. Они натягивают сеточку и со шпателями ходят, начинают восстанавливать. Потом оказывается, что дом вновь якобы разрушен. Сколько денег туда вкладывали и куда они попадали, непонятно... Вот сейчас что-то делается, если сравнить с тем временем. Помню, я ходила и думала, ну как же сделать, чтобы жизнь нормальная здесь была. Это же невозможным казалось. Сейчас ситуацию вырулили.
Фотокор Наталья Медведева: мне хотелось, чтобы мои снимки помогли остановить войну
Чечня на World Press Photo
В выставке World Press Photo-97 участвовали профессиональные фотографы из более чем ста стран мира. В Москве было представлено 195 работ-победителей, отобранных международным жюри. Центральным сюжетом для фотографов из разных стран по-прежнему остается война. О специфике работы российских и западных фотокоров на театре военных действий рассказывает фотокорреспондент НАТАЛЬЯ Ъ-МЕДВЕДЕВА, побывавшая в Чечне семь раз.
Есть фотографы, которые лезут в самую гущу, и другие, которые не лезут. Это зависит от человека, а не от национальности. Я работала в Чечне с одним французом. Я ему говорю: "Давай поедем туда — там сейчас будут пленных менять". А он мне: "Ты что, с ума сошла — там же бомбят. Нет, не поеду. У меня каски нет, нет страховки". А мы ехали за этими кадрами. Я поехала и сняла пленных, которых меняли. А еще троих пленных мы просто украли.
Рейтеровцы работают всегда в самых горячих местах. У них, правда, бронированная машина. От пуль она, конечно, защищает, но если пальнут из миномета или из танка — броню пробьет.
Оплата работы иностранных фотокорреспондентов несравнима с нашей. Из-за этого у русских журналистов множество проблем. Я первый раз поехала в Чечню в командировку — мне дали всего $100. Вторая командировка была — я вообще автостопом ездила. Денег на машину нет. Случается какое-нибудь событие, а меня западные фотографы не берут — я для них конкурент. Да я и сама лишний раз не прошусь — знаю, им неудобно мне отказывать.
Надо иметь хорошую, но подержанную оптику — чтобы удобно было снимать, но в то же время не очень жалко, если разобьют. Один раз, когда по машине, в которой мы ехали, стреляли из самолета, я на ходу выскочила и повредила объектив, который был у меня в кармане. А объектив стоил $550. По приезде у меня купили несколько карточек по $20. Я не оправдала даже свой аппарат. В следующий раз поехала и не лезла уже так на рожон. Зачем я буду тратить свою личную аппаратуру? Иностранцы работают — знают, за что. Они не будут свои снимки по $20 продавать. Они имеют $7-10 тыс. с каждой журнальной публикации. Если бы я знала, что мне будут платить такие деньги, я бы совсем по-другому работала, клянусь. Конечно, есть и патриотизм, есть и жалость. Но когда нет денег — приходится гораздо серьезнее все просчитывать.
Страховку желательно иметь. Вот меня в Буденновске ранили (а я поехала за свой счет) — значит, сама и виновата. Так и не заплатили. А когда происходит событие — нет времени, чтобы страховаться. Надо вскакивать и лететь туда. Все командировки в Чечню у меня и были такие — вскакиваешь и летишь.
Первые поездки были очень эмоциональными. Мне было очень страшно. У меня происходящее в голове не укладывалось. Хотелось просто кричать. Снять что-нибудь такое, чтобы люди ахнули и чтобы это все остановилось. Мне хотелось принести какую-то пользу — пусть бы хоть один человек спасся, пусть на один час раньше, на десять минут раньше война остановится и кто-то жив останется. А потом не то что привыкла — привыкнуть к этому нельзя,— а как-то руки опустились. И я изнутри узнала, что война — это бизнес. Для всех. А мирные жители никому не нужны.
Я была поражена отношением к журналистам со стороны чеченцев. Конечно, что ты фээсбэшник — это тебе каждый скажет. Я уже соглашаюсь теперь — да, фээсбэшник, только отойди и не мешай работать. А они когда видят, что ты работаешь, стараются помочь. Придут, скажут: там вот случилось то-то, поезжай поснимай.
Например, была бомбежка. Пока я доехала, трупы все разобрали, начали их обмывать. Убили девушку 20 лет, и сестра ее 25-летняя над ней плачет. Я стою, думаю: снимать или не снимать? Но снимать надо — я же работаю. А она мне кричит: "Ты, русская, твои братья убили мою сестру, а ты пришла сюда снимать, как я плачу". А женщины вокруг ее успокаивают: "Пусть снимает, пусть все видят, какое у нас горе". Если бы я была на ее месте, я бы набросилась с кулаками, чтобы выплеснуть свое горе. А они хотят, чтобы это опубликовали, чтобы люди ужаснулись.
И к западным журналистам чеченцы так же относятся. Показывают им все, объясняют. Так же вымоют на ночь сапоги, так же накормят. Все мои поездки возможны только благодаря людям. Я вспоминаю, как ездила автостопом. Одна, "тормозила" машины в любое время. И вот этот чеченец меня везет к какому-нибудь своему троюродному брату, говорит: "Отвези ее, а то вдруг с ней что-то случится". А я с ним 10 минут всего знакома!
В последний раз в Чечню я ездила от "Коммерсанта-Daily", и мне дали денег на машину. Когда меня знакомые боевики встречали на машине, говорили: "Вот это да! Какая ты стала крутая!"
Я привыкла работать "с обратной стороны". В начале войны все снимали со стороны чеченцев. Я хотела быть не в куче журналистов, а в куче неизвестного. Потому что с российской стороны кроме ФСБ и МВД никто не снимал. Я звоню в Министерство обороны, говорю: "Я хочу попасть в нашу действующую военную часть". "Нет,— отвечают,— это невозможно". В конце концов получаю аккредитацию, еду туда. Приезжаю к нашим войскам, хочу снимать. Опять: "Нет, не положено". А американцы — уже там, уже снимают. А я тоже хотела бы снять, какие там были потери жуткие. Как сотнями трупы выносили. Потом, когда взяли Грозный и много других населенных пунктов и все журналисты перешли работать на нашу сторону, я поехала с чеченской стороны снимать. А сейчас все привыкли к корреспондентам, работать можно с любой стороны.
У иностранных фотографов, получивших призы, хорошие, психологичные кадры. Мне они нравятся. В Чечню ведь едут снимать серьезные профессиональные фотографы, классные журналисты. Ведь фотографии специально учатся. А я три года только снимаю. Мало еще опыта. Надо стараться делать качественные фотографии, а не картинки. А у нас если кто-то едет, то думает не о художественности, не о выставке. Поехал в командировку — должен отснять материал для иллюстрации репортажей: общие планы, вид Грозного, лица чеченцев, кто во что обут-одет. Для иллюстраций текста у меня есть все, но работать для выставки — это совсем другое дело.