Валерий Нистратов родился в 1973 в Москве.

Фотография стала его профессией с 1990 года, когда Валерий поступил на работу в районную газету "За коммунизм" города Щелково Московской области.

В 1991 году,в момент распада СССР Нистратов начинает сотрудничать с первым независимым фотоагентством созданным в России Eastern Network и как стрингер,освещает практически все военные конфликты для западных СМИ на территории бывшего Советского Союза того времени.
В 22 года Валерий принимает решение больше не ездить на войну и полностью посвятить себя изучению и документированию повседневной жизни в Российской провинции, а также в странах бывшего СССР и сопредельных государств.

С конца 1993 года Валерий начинает много путешествовать по России,работая над своими персональными проектами.

Валерий создает серию фотографий о жизни детей в неблагополучных семьях в Москве, путешествует вдоль Волги от истока до устья документирует повседневную жизнь крестьян в деревне, и жизнь в приволжских городах.

С середины 1995 года Нистратов начинает заниматься темой современного язычества, фотографирует чудом сохранившиеся обряды в деревнях Нижегородской области,республике Мари Эл и других регионах России.

В начале 1999 Валерий совершает ряд продолжительных путешествий по Молдавии и Украине, участвуя в крупном международном фотопроекте Borders, организованный Швейцарским фондом Pro Helvetia.
В проекте приняли участия ведущие фотожурналисты мира такие как; Don Macculin, Joachim Ladefoged, Jodi Bieber и др.

Фотопроект и выставка " Borders and Beyond в течении нескольких лет была показана в 10 странах мира.

В 2002 году вместе с Швейцарской журналисткой Judith Huber, Валерий Нистратов отправляется в Афганистан, где они вместе работают над книгой о положении женщин после падения режима Талибан. Книга « Трещина в патриархате» выходит в Швейцарии в 2004 году.

Одним из ключевых проектов в своем творчестве Нистратов считает проект «Психология праздника»,над которым он до сих пор продолжает работать хотя и с большими перерывами.

Этот проект фотографически исследует поведение, гражданские обряды и привычки « бывшего советского человека», в момент праздности или праздника происходящего в Российской провинции.

Персональная фотовыставка «Психология праздника» была экспонирована в Москве, Санкт Петербурге и Красноярске.

Валерий Нистратов участвовал в документальных фотопроектах "Семь рек северной Азии",российского фонда "Объективная реальность" а также в образовательных программах фонда,проводя лекции и мастер-классы по фотографии.

Один из последних документальных проектов Валерия,совместная работа с американским фотографом Jason Eskenazi под названием "Титульная нация".

В этой работе, собраны портреты россиян, из различных слоев общества,снятые в различных уголках России и показывающие нам, как выглядит русский человек спустя пятнадцать лет после распада СССР.

Валерий Нистратов, является одним из ярчайших представителей, немногочисленного поколения российских документалистов, работающих в традиции классической документальной фотографии.

Valeri Nistratov (b.1973,Moscow)
Documentary photographer.

Prizes:
Humanity Photo Award 2004
the daily life and the traditional rites,CFPA China -Beijing
World Press Photo Joop Swart Masterclass 1999
Agfa-5th Young Photojournalists (catalogue)1999
Interfoto. Moscow-1st prize (culture) 1997
&3rd prize (daily life)1996
"Our Moscow".1st prize.(culture)1996

Publication:
Time Magazine(USA),The New York Times,Profile(Austria),Traw(Holland)
The Guardian (England), Focus(Germany),Playboy(Germany)
Ogonyok(Russia), Sobesednik (Russia),DIA SIETE (Mexico),Soros Foundations Network 1998 Report (USA),NZZ(Switzerland),WOZ(Switzerland),
The Australian Photo Journalist magazine (Australia),Le Monde Diplamatic (Switzerland),Foto&Video Issue,Russia(Portfolio),Marie Claire(USA)
OjoDePez(Spain)

Exhibitions(selected):
Interfoto,Moscow 1996-1997(catalogue).
"Russia in Transition":1978-1998, New York,
The shows venues were:
Leica Gallery 1999.(poster),
Harriman Institute at Columbia University N.Y-2000
Colgate University,N.Y – 2001.
"Our Moscow",Moscow 1996.
"Candy in culture",Breda The Netherland 2000(calendar).
"Regards Croises", La Fontaine Obscure gallery Aix-en-Provence, France 2000 (catalogue).
"Borders and Beyond", Photoforum PasquArt,Biel Switzerland 2001.
The shows venues were:
Museo Historico de Ciudad Juarez and Museo Franz Mayer de la Siudad de Mexico(book)2001,
Sejny, Poland 2003.
"Insight into the world of children", UN Children"s Fund (UNICEF)Moscow, 2001(catalogue).
The Yenisey-River Stories, Krasnoyarsk Museum Biennial 2003
Hronicles of Everyday,Arkhangelsk-Tymen-Samara-2006
Psychology of a holiday,DOM gallery, Moscow Russia 2004
Krasnoyarsk historical muzeum,Krasnoyarsk Russia 2004
St.Peterburg,House of Holland church 2005
Forest steppe/Лесостепь,Gallery.сайт 2008

Travel work:
Russia, CIS, Afghanistan,Moldova,Tadjikistan,Mongolia,China from 1991-2007.

Collaboration work:
Fullbright foundation USA:
"Title nation" Collaboration project with american photographer Jason Eskenazi.

Books:
"Risse im Patriarchat", Rotpunktverlag, Zurich 2004,
Forest steppe/Лесостепь, monograph, Moscow 2008

Ещё юношей Валерий Нистратов начал освещать военные конфликты. Правда, в какой-то момент решил, что это не его. Говорит, что, работая в горячих точках, он скорее решал личные проблемы: «Это был вопрос моего авантюризма, моей состоятельности или несостоятельности, потому что в детстве я был трусоватым парнем». Но с тех пор конфликт остался одной из главных тем его творчества. Уже более двадцати лет фотограф исследует взаимодействие человека с самим собой, с государством, социумом, природой.

Рассказывая о своих главных проектах в интервью Bird In Flight, Валерий объясняет, в чём особенность российской повседневности, что общего у России, США и Китая и какими он видит российских женщин.

Валерий Нистратов 43 года

Российский фотограф, живёт в Москве. Публиковался в The New York Times, Time, Newsweek, Financial Times, Le Monde, Playboy, Marie Claire и многих других изданиях. Выставлялся в России, Франции, Нидерландах, Швейцарии, США, Мексике, ЮАР, Японии, Китае. Преподаёт документальную фотографию в Московской школе фотографии имени Родченко.

В конце 1993 года я понял, что не хочу делать карьеру военного фотографа. Там слишком много крови, чтобы открывать для себя какие-то истины. Я закрыл эту страницу, иначе, наверное, не дожил бы до этого разговора.

Я начал вникать в слои российского общества и стал снимать его маргинальную сторону. Это был 1994 год, постсоветский период, всё находилось в деморализованном состоянии. Я заинтересовался темой семей, их распадом, начал искать те, в которых существует какой-либо конфликт. Моя семья тоже была почти расколота: отец ушёл, сестра очень рано покинула дом. Так что на тот момент эта тема казалась мне близкой и была первой, которой я коснулся вне контекста военной фотографии.

Всюду, куда приезжал, я видел одни и те же проблемы: распад сознания постсоветского человека, незнание, что делать с этим гигантским складом пространства, который достался нам ещё со времён царской, а потом советской империи, теперь - в полуразрушенной России.

Я понял, что не хочу делать карьеру военного фотографа. Там слишком много крови, чтобы открывать для себя какие-то истины.

С того времени Россия ушла далеко вперёд, хотя и в совершенно загадочном направлении. Мы уже давно не наблюдаем визуальный ряд из девяностых. Пропало ощущение тотальной разрухи, смерти СССР, криминального государства, того понимания свободы, которое к свободе и не имело никакого отношения — скорее к беспределу.

Современная Россия — другое государство. Это классическая автократия, пытающаяся монополизировать всё то бывшее советское пространство, которое ушло. Меня не удивляет наша автократичность. Что вы хотели от страны с таким климатом и историей, страны, которая опять мечтает стать сверхдержавой?

Русская идентичность — это смесь подросткового максимализма с глубоким, мистически-религиозным обращением внутрь себя. Обращение в себя само по себе, возможно, и не плохо, но меня настораживает эта навязчивая идея сказать миру, что мы уникальные и исключительные.

Что вы хотели от страны с таким климатом и историей, страны, которая опять мечтает стать сверхдержавой?

Титульная нация

«Титульная нация» родилась спонтанно. Мой друг, американский фотограф Джейсон Ашкенази, с которым я путешествовал по России, получил грант по программе Фулбрайт и, согласно условиям, должен был сотрудничать с одним из местных авторов. Он пригласил меня.

Мы решили снимать портреты на белом фоне, широкой камерой, чтобы создать антропологию российского общества. Разделили Россию на Север, Юг, Восток, Запад, Центр и просто снимали, где только возможно. Занимались этим полтора года. Как раз прошло пятнадцать лет после так называемой перестройки.

Мне тогда казалось, что русские всё же поменялись и что не нужно больше снимать бомжей, проституток и других маргинальных личностей, а всё-таки препарировать какими-то другими слоями общества. У нас с Джейсоном был постоянный диалог, мы много раз ссорились по поводу того, кого снимать.

Собственно «Титульная нация» - то же самое, что делал американский фотограф Ричард Аведон, когда снимал проект In the American West. В каком-то смысле мы сделали ремейк. Аведона тоже обвиняли в том, что он снял не тех американцев, а каких-то фриков. Слово «фрик» всегда звучало и в отношении наших героев. Я читал в интернете отзывы, и, как правило, они были негативными. Главный тезис - это не те русские.

Всегда кто-то скажет: «Почему вы этого сняли, а этого нет?» или: «Может, вы вообще совершаете диверсию против русского народа?». Тут вспоминается Борис Михайлов и его книга «Case History», где были собраны фотографии харьковских бомжей. В российском фотосообществе это почему-то трактовалось как его спекуляции на теме распада. Будто бы он хотел показать немцам, какие советские люди деграданты и моральные уроды. Но через тело бомжа он хотел показать метафору развала большой страны.

Однажды я ехал в электричке, смотрел на лица и понял, что мы не то что не пережали - мы недожали. Нужно было снимать ещё жёстче. Лица, которые я видел, были невероятными, я находил их красивыми.

Однажды я ехал в электричке, смотрел на лица и понял, что нужно было снимать ещё жёстче.

Потерянный горизонт

Проект «Потерянный горизонт» состоит из трёх тетрадей, как я их называю. Самая большая тетрадь была снята в России, дальше Китай и самая маленькая - США. Они объединены желанием создать визуальную метафору того, как устроен современный мир, почувствовать дух времени, который связывает нас всех.

Эти три страны доминируют в мире. Я посещал их с выставками и начал замечать между ними много общего. Казалось, что мир в каком-то смысле - большой супермаркет.

Например, в Китае я снимал бордель, который находится рядом с буддийской святыней. Днём он салон красоты, а вечером - бордель. На одной из других фотографий у меня есть российская церковь и опять же салон красоты, который вечером становится борделем для дальнобойщиков. Я работал с вывесками, объектами, городским пространством, скользя преимущественно по поверхности, которая тоже способна выявлять суть. Всё вместе это закольцевалось, и получилась такая трилогия.

Женская страна

Моя последняя серия, Nope, посвящена русской женственности, феминности. В моих работах часто встречаются девушки, и в какой-то момент у меня возник вопрос: кто такая русская женщина и в чём её особенность?

Используя абсурдно-иронический стиль, я не пытался поднимать глубоких тем, связанных с проблемами насилия в отношении женщин, гендерного неравенства, коммерческого использования женского тела и так далее. Я старался изучить женскую составляющую нашего общества визуально.

Мне кажется, что в каком-то смысле Россия - женская страна. Когда ты сюда приезжаешь впервые или долго здесь не был, сразу видишь русскую женщину. Это то, что отличает нас от Парижа или Берлина. Когда иностранцев спрашивают о России, они сразу отвечают о балете и очень красивых девушках.

Когда иностранцев спрашивают о России, они сразу отвечают о балете и очень красивых девушках.

Иногда мне кажется, что современная русская девушка больше хочет быть художником в широком смысле этого слова, чем мужчина. Но ей приходится иметь дело либо с клерками и менеджерами, либо с истериками и психопатами в творческих профессиях. Выбор небольшой.

Название серии пришло ко мне в процессе съёмок, когда при первой же просьбе попозировать девушки почти всегда говорили «нет». Хотя «нет» могло означать и «да», и «посмотрим».

Я люблю выезжать из Москвы. Тип русского человека, который я вижу в других городах, мне интереснее, чем жителя мегаполиса. Всё-таки Россия достаточно провинциальная и периферийная, а по большим городам трудно судить, что это за страна.

Треть нашей страны всё ещё находится в руинах. Когда заходишь в какой-то дом, видишь, что живущие там люди застыли в своём времени, они в нём варятся. А в публичном пространстве чувствуешь отсутствие динамики и энергии развития, начитает казаться, что оттуда постепенно выкачивают воздух. Это привлекает, ведь и взаимоотношения между людьми, и лица у этих людей другие.

Лесостепь

Ещё Гёте писал, что ландшафт сильно влияет на поведение и психику человека. Из-за глобализации, скорости происходящих процессов стираются вещи, связанные с идентичностью. И это вообще одна из самых важных тем в современной фотографии и искусстве в целом, ведь вопрос самоидентичности не только русский, но и венгерский, украинский, и чей угодно. Это постглобальный синдром.

Серия «Лесостепь» — это попытка найти код современной русскости. Вероятно, российскому обществу свойственно биполярное расстройство. Например, некоторые женщины, с одной стороны, хотят быть жёнами, а с другой — остаться полностью независимыми и свободными. Также мы хотим быть европейцами, но, с другой стороны, нас тянет в какое-то мрачное русское средневековье. Как это соединить — совершенно непонятно.

В современном историческом контексте существует интерпретация России как двух проектов: «Петербург» и «Москва». Питер — это некая сверхидея европейской России, а Москва — её азиатская часть. Как мы знаем, Пётр I ненавидел всё, что было связано с Москвой, - то, что пришло к нам от татар, азиатско-ордынское. Особенность Москвы состоит в том, что в отличие от Петербурга, который является городом-макетом, построенным в результате политической конъюнктуры, она — естественный город с естественно возникшей средой. Москва — ворота в Азию.

В этом смысле Россия так и живёт. Это хитрое копирование всего европейского, так как русская культура — часть европейской. А другая часть русского образа жизни — в дремучей азиатской составляющей: феодализме, поиске врага извне, монополия силы и убеждённость в собственной непогрешимости, ручное управление и вечное противостояние художника и государства.

К 19 годам Валерий Нистратов уже был известен как репортажный фотограф, побывавший во всех горячих точках в стране и вокруг — от взятия телебашни в Вильнюсе в 1991-м до Сараево в 1993-м. Но, решив обратиться к фотографии как искусству, а не способу увлекательно проводить юность, Нистратов отказался от карьеры стрингера и теперь уже ездит сам — в Калининград и Пермь, Китай и Афганистан. А привезенные из поездок работы покупают музеи, выставляют в галереях и печатают в журналах по всему миру.

— У Аристотеля была такая мысль: изображение даже неприятных самих по себе вещей — некрасивых людей, например, — может быть приятным. Это ведь именно про фотографию, хотя ее тогда не было, — в том числе и про вашу.

— Слово «приятный», наверное, не совсем верное. Я бы скорее говорил об эстетике безобразного и вообще о том, что такое красота. Если мы красоту воспринимаем исключительно с позиции утилитарного наслаждения — это одно. Если мы красоту воспринимаем более целостно, то красивым может быть и непропорциональный человек, и драматичная ситуация. Смерть может быть иногда красивой. Но объектом исследования фотографа, как правило, является видимая проекция реальности, которую он пропускает через свой мир и через свое представление о жизни. Здесь все взаимосвязано, и эти взаимосвязи не лежат в плоскости красоты как источника наслаждения. Я не хочу любить вещи какой-то особой любовью и не хочу в то же время видеть в них только изъяны. Во всем есть тончайшие нюансы, которые нужно разглядывать.

— Про взаимосвязь у вас было в предисловии к одному из каталогов, что пейзаж — это география плюс автобиография. Это так работает?

— Один из моих последних проектов — это пейзажи, измененные человеком. В российской фотографии почти отсутствует критический взгляд на природу, у нас преобладает лирический романтический пейзаж, который пришел из традиции романтической живописи через перфекционистскую фотографию, через фотографов, которые воспринимали природу как такой духовный мир. Но существует параллельная традиция, которая была очень сильно развита в Америке, — традиция документирования изменений в природе, которые произошли под воздействием человека. Для меня представляет ценность природа разрушенная, и я смотрю на нее, изучая и пытаясь соединять три элемента, два из которых вы упомянули, — это цитата из Роберта Адамса: пейзаж — это география, автобиография и метафора. По сути это социальное исследование природы, но с позиции художника, а не с позиции, например, эколога. Это такой опыт хождения с камерой в тех местах, в которых нормальный пейзажный фотограф никогда в жизни не окажется: обочины дорог, засохшие реки, окраины городов. Там, где можно найти уникальную природу, которая умирает, но в то же время все еще живет. Это меня очень интересует, и это один из главных мотивов творчества для меня сейчас.

— Это же может восприниматься и как какая-то социальная фотожурналистика, а не пейзажная, похожая на ваш проект «Титульная нация», — такая фиксация положения российской глубинки.

— В «Титульной нации» мы с моим американским коллегой (Джейсоном Ашкенази. — Прим. ред. ) снимали уже социальный портрет. У нас тогда была такая временная усталость от фотографирования человека в ситуациях или в движениях, и мы решили снимать человека в традиции формального портрета, в американской фотографии он называется deadpan portrets. Его истоки уже в голландской живописи, в теории портрета на чистом фоне, это пришло к нам через Августа Зандера. Это портреты не только о том, что человек красив или безобразен, а о том, какой он есть на самом деле. Здесь все сочетается — и социальное исследование, и эстетика естественности и простоты. А самые сложные вещи обычно являются простыми.

— Но название — «Титульная нация» — это не просто «как на самом деле», это уже ваше отношение, это некий месседж.

— Название, конечно, было провокационное. Когда Путин пришел к власти, считалось, что у нас начался реннесанс русской идентичности — мы русские, мы можем показать миру фигу. И мы решили снять русских такими, какие они есть. Книжка вышла в Голландии, в России она мало кому нужна. И то, чем я занимаюсь, — это традиция американской документальной школы. Я документалист, но моей задачей является создание лирического или поэтического документа. К сожалению, такого явления, как русская фотография, скорее нет, чем есть, — мы впитываем в себя разные школы. Я всегда говорю, что русская фотография существует только номинально — по паспорту.

— Почему так получилось?

— Это вопрос языков. В Школе Родченко, где у меня есть авторская мастерская, я рассказываю студентам о шести главных книгах и шести главных языках в фотографии. Задача — начать изучать эти языки и начать на них говорить, а потом уже понять — о чем говорить. Это уже вопрос жизненного опыта, интеллекта и жизненной позиции. Все эти языки родились в западном мире — фронтальная фотография, решающие и нерешающие мгновение, dead pen и другие. Наша задача пропустить это через себя и тогда мы становимся понятными и начинаем говорить на одном языке с другими пытаясь найти свой неповторимый голос в общем хоре.

— Это же не все, что нужно усвоить сегодняшним студентам?

— Сейчас время строительства карьеры, и на это тоже нужно много времени: как делать CV, как подавать на конкурсы, как получать гранты. В то время, когда я начинал снимать или мои коллеги, которые старше меня на 10 лет, — никто никаких карьер в принципе не делал. Просто была жизнь вокруг, была камера и много свободного времени. И были какие-то люди, которые даже могли какие-то деньги за это заплатить. Сейчас же конкуренция значительно выше, фотографов очень много. Другое дело, можно долго спорить о степени их уникальности. Мартин Парр , например, утверждает что сейчас фотография в десятки раз качественнее и интереснее, многослойнее, чем она была 20-40 лет назад. Кто-то говорит: нет, все фотографы — клоны, и вообще, их кроме карьеры ничего не интересует. На мой взгляд, существует проблема фотографа как экстраординарной личности. Личности уровня Картье-Брессона сейчас нет. Его жизнь даже без фотографии — целый роман. А выучить на личность — тяжелая задача..

«Такого явления, как русская фотография, скорее нет — мы впитываем в себя разные школы. Русская фотография существует только номинально — по паспорту»

— Возможно, раньше порог входа был выше — в том числе с точки зрения владения ремеслом — и стать фотографом удавалось только тем, кто очень хотел?

— Да, фотография технически была сложнее — пленки, печать, тяжелые камеры. Сейчас — айфоны, «Инстаграм». У меня вот айфона нет, но я думаю, что если я и куплю, то не захочу снимать «Инстаграмом». Понимаете, не все новое обязательно хорошее, и не все старое обязательно плохое. Сейчас вот до сих пор непонятно, как работает цифра. Многие фотографы сейчас почему-то имитируют зерно, ставят плагины в фотошоп, стараются имитировать пленку. Значит, что-то такое есть в пленке, что не дает покоя. Сырое дигитальное изображение почему-то многих не устраивает. Цифровая фотография очень плоская, в ней нет объема, энергии индивидуальности, души..

— А как вы начинали снимать? Вам ведь было лет 17, и вы сразу начали ездить по горячим точкам.

— Надо было делать выбор — учиться много лет или быть в центре революционных преобразований. Многие выбрали этот путь, как и я, не из-за фотографии, а из-за образа жизни. Потому что фотография давала возможность проникнуть туда, куда бы обычный человек не прошел бы. Когда я фотографировал конфликты, мной двигал только природный авантюризм. Я был в Вильнюсе во время штурма телебашни, и я был первым русским фотографом, который снимал в Сараево. Можете себе представить? Мне было 19 лет, для меня тогда вообще не существовало опасности. Наоборот — чем опаснее, тем лучше. До сих пор я считаю, что многие фотографы ездят на военные конфликты потому, что человека иногда неосознанно тянет к смерти. Потом я понял, что к фотографии это не имеет особого отношения, хотя я был фотографом — мои работы печатались во всем мире. Но я понял, что я не занимаюсь искусством, а занимаюсь обслуживанием своих авантюрных интересов.

— У вас ведь могла бы быть карьера репортажного фотографа, но вы отказались от нее — ради чего?

— О да, вероятно, я мог бы уже стать каким-нибудь шефом бюро Reuters, вполне. Но когда ты только снимаешь, а после съемок пьянствуешь и едешь на другие съемки — у тебя драйв 24 часа в сутки. И ты понимаешь, что какие-то вещи ты никогда не узнаешь. Я понял, что все, чем я занимаюсь, — это полный бред. Да, я уже был там и там, я делал карьеру, мне только 21 год — а что дальше? Сейчас мне не интересно, чтобы меня кто-то посылал на съемки, говорил «фас, вперед, сними Кадырова» и так далее. Я не промышляю фотографией. Нет, я сам хочу выбирать сюжет для своих проектов, быть самостоятельным. Но все равно для меня довольно сложно все еще проснуться утром и пойти снимать.

— Или не пойти, а даже поехать куда-то далеко.

— Поехать как раз проще. А пойти в понедельник рано утром на Выхино снимать какой-то овраг, зная, что это никому не нужно... А нужно это, может, станет через три года, когда Ольга Львовна (Свиблова, директор Мультимедиа-арт-музея. — Прим. ред. ) позвонит и скажет: «Давай сюда пейзажи, и они есть только у тебя». У меня сейчас жизнь разделена на три части: я работаю над своими персональными проектами, которые долгосрочные, выставляются в музеях, их покупают в музейные коллекции. Дальше — преподавание, третье — работа для СМИ, очень ограниченная, я снимаю очень редко, в основном для западных изданий.

— У вас сейчас много свободного времени?

— К счастью, все еще достаточно. Я люблю свободное время,. Но вообще работа фотографа очень изнуряющая — нужно снимать постоянно или редактировать, анализировать, преподавать. И мы ведь даже без камер постоянно снимаем — глазами, перерабатываем в образы.

— Вы любите ездить на Восток — в Афганистан, в Китай, что вас там привлекает?

— Поездка в Афганистан была связана с работой над книгой для швейцарского издательства — о положении женщин после падения режима «Талибана». Это была изнуряющая работа, потому что Афганистан — самое сложное место в мире для работы. Каждый день там — это стресс. Мужчины довели эту страну до такого состояния, что будущего там нет и не будет, я не верю в это. Но мне была интересна эротическая составляющая этого проекта. Но женщины, которые устали от этой жизни, проявляли ко мне чрезвычайное внимание, чувственное. И поэтому я свой личный проект назвал «I Want to You» — там ездил автобус с этим лозунгом. А в Китай к уйгурам я поехал сам. У меня на стене висит карта мира, и это пятно на ней не давало мне покоя. И я подумал — почему бы мне туда не поехать. Я выяснил, что там было до 40 восстаний с тех пор, как их присоединили к Китаю. Это почти как Чечня. И меня интересовало, как уживаются две культуры и — опять — измененный ими пейзаж. Это была очень странная поездка. В полном одиночестве, никто не говорил ни на каком знакомом языке. И я 40 дней ездил вдоль пустыни и снимал жизнь этих уйгуров. В западной прессе уйгуры — это такие жертвы, а мне не хотелось из них жертв делать. Мне казалось, что уйгуры немного перегибают палку в архаичности, что надо быть немного более современными, потому что все равно Китай их не отдаст. Я понял, что это настолько разные культуры, что не правы ни те, ни эти. И в общем, я акценты сильно не расставлял, а просто понял, что мне это место интересно своей невероятной сложностью. Я еще вернусь туда обязательно.

— Но и по России вы тоже много ездите — в Калининград, на Амур, на Кавказ...

— Это была часть работы над проектом «Unification», который исследует пограничные территории, куски земли в России, которые были получены в результате странных обстоятельств. Как Абхазия, например. Я уже не ездил ни на какие конфликты, но когда случился конфликт с Грузией, меня вдруг прорвало. Я не выдержал.

— Фотографий войны оттуда у вас при этом нет.

— Нет, в том-то и дело. Это было такое философское поэтическое размышление, в жанре травелога — зачем русским столько земли. Россия — это склад пространства, гигантский. Низкая плотность населения, высокая смертность и огромное количество территории, которую мы не знаем, как осваивать. И тут вдруг понадобились еще какие-то два куска. Я не прогрузинский и не проабхазский, я просто понял, что мы де-факто эту землю аннексировали у Грузии. Калининград — как дракон с двумя головами: ты находишься как бы в Германии, но понимаешь, что Германии здесь уже никогда и не будет. Почти все засрано, загажено, разрушено. И так же на Амуре. Если у нас есть столько территории, то почему мы о ней не заботимся? Почему у нас есть граница, которую мы должны охранять, но больше ничего с ней не делать? Все люди там задают этот вопрос — что мы здесь делаем?

— Не удивительно, что у вас со временем все меньше и меньше людей в кадре остается.

— Я двигаюсь в эту сторону, но зигзагами. Да, но, чтобы сказать о человеке, или человеческом, а значит, о цивилизации в целом — не обязательно снимать человека. Для меня почти любой объект, который я снимаю, связан с миром человеческого. Для меня вещь, которую я снимаю, она также связана с человеческим. Все же связано в жизни. Это больше такая восточная концепция мысли. Что и камень, и кусок бетона, и прорастающий пейзаж за этим бетоном — это все человеческое, это находится в ареале человеческого существования.

В экспертный совет «Афиши» вошли московские арт- и фотодиректоры и галеристы : Максим Балабин, Наталья Ганелина, Нина Гомиашвили, Наталья Григорьева, Владимир Дудченко, Анна Зекрия, Александр Земляниченко, Александр Лапин, Ирина Меглинская, Виктория Мусвик, Максим Никаноров, Михаил Сметана, Мария -Сорокина, Артем Чернов, Анна Шпакова

— Если говорить о начале, то мне в первую очередь приходит вопрос о камере. Какая она была?

— Первый фотоаппарат был пленочный Смена-8М. Это такая любительская пластиковая камера. У меня ничего не получалось на нее снимать, она рвала пленку. Первые кадры были любительские, какие-то родственники, виды. Однажды я случайно купил у одного деда в комиссионке немецкую лейку со свастикой на объективе, такие делались для немецких летчиков.

Валерий поступил на факультет журналистики, но с первого курса понял: «не мое». Уехав из Москвы в город Щелково, и устроившись в маленькую газету «За коммунизм», он решил учиться фотографии на практике. По словам Валерия, это был побег из Москвы.

— Для меня попытка убежать ассоциировалась с юношеской свободой, состоятельностью, независимостью. Не окончив университет, начал заниматься самообразованием и работой. Это был конец 80-х-начало 90-х. Тогда вообще учиться было непопулярно из-за архаичности, неповоротливости всех советских институций. Я знаю людей, которые так и не закончили эти журфаки, истфаки, филфаки, именно по этим причинам. Сейчас иначе, образование становится более престижным. Тогда образование воспринималось как сдавливающая человека система, где, как в мути, варилась вся стагнирующая советская реальность.

Кроме мастер-класса в арт-школе, Валерий Нистратов также принял участие в самом TEDx. В своем выступлении он рассказал, что камера для него стала проводником в мир. Снимая происшествия в странах Союза, он жил с повстанцами и солдатами. «Я видел очень много крови и, наверное, для юного человека, которому было чуть больше 20 лет, это было слишком много», - рассказывал со сцены консерватории Валерий.

— После работы в маленьких газетах я стал заниматься новостной фотографией для разных европейских агентств. Начался период поездок в зоны конфликтов, это все шло параллельно с событиями, которые происходили в СССР. Был августовский путч 91 года, начало перестройки, страшная поездка в Сараево. Наверное, у меня есть какие-то природные авантюристские качества, которые я пытался как-то сублимировать в фотографию. Фотография - это идеальное средство для всех мыслимых человеческих сублимаций. На тот момент страха не было. Там кто-то стрелял, фотографа могли убить, но мне было все равно. В таком возрасте мозги находятся в состоянии, повернутом на приключениях.

— Вы в одном интервью говорили, что решили больше не снимать зоны конфликтов. Почему?

— Не совсем себя комфортно там чувствовал. Я понимал, что это не совсем мое. В силу того, что я не столько занимался фотографией, как искусством, а больше фотографией, как способом развлечения самого себя. И такой образ жизни «приехал-уехал». Когда я приезжал с маленьких конфликтов, не мог быстро адаптироваться в жизни. Привычный уклад жизни казался мне слишком скучным. Адреналина не хватало. Параллельно я начал изучать что-то другое в искусстве фотографии, кино и живописи. Я понял, что это мне ближе, чем бесконечные поездки из одной зоны в другую.

— В какой момент вы стали реже снимать для агентств?

— У меня был период, когда я вообще закончил снимать для агентств. Это был конец 1993 года, начало 1994. В какой-то момент я просто положил камеру и не стал фотографировать. Начал заниматься самообразованием, ходить в музеи, кино, изучать мировой кинематограф, много читать и смотреть. Это очень сильно помогло мне и повлияло на решение не снимать и не быть таким фрилансером-фотографом, который снимает микро события из жизни.

Потом я начал снимать по-другому, это такая медленная фотография, которая больше пытается исследовать феномены повседневности. Я начал печатать, проявлять сам пленки, общаться с документалистами. Тогда я осознал, что мне интересно заниматься документалистикой на стыке арта. Заявлять о себе в большей степени, как художнике, а не как о фотографе-событийщике. Так началась другая фотография.

На тот момент было большое увлечение Картье-Брессоном, Робертом Капой, чешской фотографией в силу ее необычности. Русскую фотографию, именно нонконформистскую, я плохо знал. Тогда мои фотографии нигде не публиковались, было сложно с ними что-то делать. Рынка фотографии не было. Все деньги, которые я зарабатывал, так или иначе, тратил на путешествия, на свою идею. У меня, конечно, начались проблемы в семье и везде. Я потерял много что из личной жизни, будучи одержимым этой идеей. Это главное в творчестве - иметь одержимость идеей, тогда она начнет давать результат. В 2012 году я издал книгу, которая по версии испанского музея искусства вошла в топ 100 лучших книг, изданных в мире. Спустя 12 лет я начал получать некие плоды той деятельности.

Главный проект Валерия - «Лесостепь».

— Это метафора двух стихий, которая отражает, по-моему, природу русского человека. Это размышления, основанные на долговременном путешествии по России, попытке исследовать феномен повседневности, социальной жизни. Увлечение евразийцами, Гумилевым и остальными, привило к другому пониманию места и пространства. Я начал осознавать Россию в большей степени как идею пространства и соединения двух стихий: леса и степи. Лес - это что-то славянское, степь - кочевое, влияние монголов.

В 1998 году я оказался в Монголии, делал большое путешествие. Будучи художником, ты должен выдвигать противоречивые, и даже спорные тезисы. Даже может они с научной точки зрения оспариваемые. Ты имеешь на это право, потому что все твои заявления, так или иначе, воспринимаются в контексте тебя, твоей личности. В данном случае я поставил тезис, что Россия в большей степени азиатская страна, чем европейская.

Я находился в разных средах, снимал разные аспекты жизни, устройства быта, дух времени, психологию отношений между людьми, гражданские обряды. Мы имеем огромное тюркское влияние, в России треть интеллигенции — это все тюркские и татарские имена и фамилии.

Монголия, будучи такой гигантской как Россия, вдруг потом резко сократилась и стала никому ненужной и неинтересной. Мне показалось на тот момент, что Россия может повторить эту судьбу. Потому как все эти амбиции слишком большие. И у Монголии эти амбиции были большие, и чем все закончилось? Как и все империи, она разрушилась. Если говорить именно о людях и пространствах, конечно, вся наша культура в большей степени европейская, но что касается организации жизни, именно ментальности, она все еще такая азиатская, архаичная и авторитарная. Личности подавляются системой, и это накладывает отпечаток на формирование жизни, организацию пространства. Эта отсталость в 500-600 лет дает о себе знать до сих пор.

В Казахстане Валерий в основном был мимоходом, кроме одной поездки в село Ганюшкино.

— Много лет назад в феврале мы ездили с коллегой снимать охоту на тюленей в Каспийском море. Из Астрахани приехала команда молодых ученых, которые хотели подзаработать денег. Они базировались в Ганюшкино, где стоял старый ржавый вертолет Ми-8, в самом море тоже стояло ржавое судно, «Морковка» называлось. В феврале самки тюленя рожают потомство, их называют белек. В то время существовала варварская охота, убивали маленьких бельков. Охота сама по себе чудовищная и жестокая. Их бьют, они плачут. Было адски холодно. Каждый день вставали, садились на вертолет и летели в сторону Каспийского моря, которое было во льдах. Вертолет подлетает, ищет, где самки рожают, это происходит на льдинах. Находят эту зону, снижаются, выбрасывают охотников с большими гарпунами. Когда вертолет уходит на круг, охотникам нужно убить несколько бельков, собрать в мешок и подождать вертолет, чтобы вскарабкаться на него, выгрузить еще живых бельков, которых они добивают внутри. Вертолет был весь в крови от этих маленьких тушек. Так продолжалось 7 или 8 дней. Это была адская охота, она вызвала огромный скандал в Европе. Наши фотографии были опубликованы и охоту запретили.

— А когда вы пришли к тому, что хотите учить?

У меня есть авторская мастерская, где я каждые два года набираю курс. Сейчас уже третий курс. Мы все общаемся потом. Ученики уже становятся коллегами, у меня к ним отношение даже не как к ученикам, в идеале это мыслящие люди, которые не то чтобы хотят, чтобы ты их чему-то научил, чтобы просто что-то развил, расшевелил сознание. Я стараюсь даже не показывать свои работы, чтобы они не попадали под влияние. В идеале они должны делать что-то другое.

— А вы видите потенциал в наших фотографах?

— Я, наверное, не так много фотографов видел. Конечно, обнадеживающие есть, но в целом необходима какая-то институция. Сейчас не существует национальных школ. В эпоху, когда мир был жестко разделен, были французские, чешские и другие школы. Сейчас этого нет, сложно сказать, что ты такой русский или американский фотограф.

Если говорить о документалистике, для фотографии необходима дистанция. Тебе необходимо быть иностранцем в своей стране, любой местный житель думает: вот это можно снимать, это нельзя. Из-за этого возникает масса всяких клише. На самом деле это просто отношение такое, больше основанное на каких-то предрассудках. Надо быть не казахским фотографом, а просто общемировым, иметь взгляд, экспозицию мира, тогда эта реальность будет трансформироваться в образ. Казахстан станет уже сам по себе уникальным местом. А так если снимать просто красоты и пейзажи, этнику, будет не так интересно в мировом контексте.

Я вижу здесь много интересных людей, потенциал всегда поражает. Но и в тоже время жизнь здесь, как и в России, не такая уж радостная у многих слоев населения. Задача искусства наоборот показывать все слои реальности, давать человеку возможность размышлять над этой реальностью через авторские высказывания. Насколько общество само заинтересовано в явлении такой правды, я не знаю. Потому что в России все не так просто доходит до зрителя.

Валерий Нистратов родился в Москве в 1973 году. Карьеру фотографа начал в 17 лет, с 1994 года работает над собственными художественными проектами в области арт- документальной фотографии. Проекты Нистратова выставлялись на выставках в России, Франции, Нидерландах, Швейцарии, США, Мексике, Южной Африке, Южной Корее, Китае и других странах. Автор нескольких фотокниг. Валерий Нистратов активно преподаёт документальную фотографию. Среди его многочисленных учеников звезды современной российской фотографии.

В 2004 году вместе с швейцарской журналисткой Judith Huber издает книгу Risse im Patriarchat, 2003 Zurich о положении женщин после падения режима Талибан. Автор фотокниги монографии «Лесостепь», 2008 и и соавтор фотокниги Титульная нация 2010.

Валерий Нистратов является одним из ярчайших представителей поколения современных российских фотографов, работающих в традиции арт-документальной фотографии.

«Когда рухнул железный занавес, толпы бывших советских людей устремились за границу: открывать Европу, Азию и Америку. А за спиной лежала и лежит неведомая и неизвестная Россия. Мир, представленный Валерием Нистратовым, поражает своей вневременностью, очевидной бедностью и тайным богатством древнего народного бытия. И горечь, и боль, и узнавание давно забытого, и открытие «другой» жизни, полной драматизма и простодушия, ошеломляющей правды и отчаяния. И подспудно — чувство вины городского, комфортабельно живущего человека перед незнакомой страной, которая наша родина», -

Людмила Улицкая, писатель

КНИГИ

2010 - Title nation. Schilt Publishing, Amsterdam
2008 - Forest steppe. Treemedia Publishing, Moscow
2003 - Risse im Patriarchat. Rotpunktverlag, Zurich

ВЫСТАВКИ (выборочно)

2012 - The Jews. The Jewish Museum and Tolerance Center (former Art-center Garage),Moscow
2012 - Museum. Look photographer, The Pushkin State Museum of Fine Arts, Moscow
2012 - Perm as Perm. Perm Museum of Modern Art
2012 - Documents of nature. Perm State Art Gallery/Museum of photography. Perm, Russia
2011 - Statistics. Fashion and Style International Photo Festival, Large Manege, Moscow
2010 - Russians ! Russian photographic portrait. 1970-2010,OREL ART gallery, Paris
2009 - Multimedia show at Theatre Claude Lévi-Strauss, Paris
2009 - Closer to the body. Fashion and Style Photo Festival
2009 - Russian Style. Vinzavod Moscow
2008 - Selection for "The Best Photography Books 2008"
exhibition at the National Library of Madrid, PhotoEspana
2008 - Forest steppe/Лесостепь. Gallery.Photographer.ru
2006 - Hronicles of Everyday. Arkhangelsk,Tymen,Samara exhibition city halls
2004 - Psychology of a holiday. Krasnoyarsk historical Museum
2003 - Borders and Beyond.Museo Historico de Ciudad Juarez and Sejny, Poland
2001 - Borders and Beyond.Photoforum PasquArt,Biel Switzerland
2001 - Borders and Beyond.Museo Franz Mayer de la Siudad de Mexico
2000 - Regards Croises. La Fontaine Obscure gallery Aix-en-Provence, France
2000 - Candy in culture. Van Melle, Breda The Netherland
2000 - Russia in Transition. 1978-1998.Harriman Institute at Columbia University N.Y
1999 - Russia in Transition. 1978-1998.Leica Gallery N.Y

МАСС-МЕДИА ПУБЛИКАЦИИ (выборочно)

The New York Times, (USA)
OjoDePez (Spain),
Playboy,(Germany),
DIA SIETE (Mexico),
Soros Foundations Network (USA)
NZZ (Switzerland),
WOZ (Switzerland),
The Australian Photo Journalist magazine,(Australia)
Le Monde Diplamatic (Switzerland),
Le Monde, (France)
Foto and Video Issue,(Russia),
Marie Claire (USA),
Foto8.com, (UK)
La Nacion (Argentina),
Time.com, (USA)
Newsweek (Japan),
Financial Times Magazine,(UK)
Monocole, (UK)
Io Donna, (Italy)
AnOther Magazine, (UK)
Style and the Family Tunes (Germany)
and etc..

СОВМЕСТНЫЕ ПРОЕКТЫ

Fullbright foundation, USA: Title nation, collaboration book project with an american photographer.

САЙТ

В Школе им. Родченко - руководитель мастерской «Современная документальная фотография» и преподаватель курса дополнительной образовательной программы «Искусство документальной фотографии. Авторский курс Валерия Нистратова».